• banner11.png
  • banner12.png

Волощук Е.В. Феномен еврейской Украины и его литературные проекции

 Печать  E-mail

Категория: COLLEGIUM 27/2017

1. Как быть с зеркальным карпом, молчащим на пяти языках?

Падение Советского Союза дало мощный импульс для переосмысления феномена литературной еврейской Украины. Одним из знаковых свидетельств ее нового самопозиционирования на украинской литературной сцене стало появление в 1995 г. киевского периодического альманаха «Егупец». Он задумывался, по словам его соредактора Мирона Петровского, как издание с «еврейским акцентом»2 и был нацелен на широкую (ре)трансляцию еврейского культурного опыта, рефлексируемого на разных языках, в разных исторических и (меж)культурных контекстах, из разных био- и географических перспектив. Самим своим названием, которое воспроизводило легендарный шолом-алейхемовский топоним, использовавшийся в качестве эвфемизма Киева, «Егупец» постулировал программную интенцию «воскрешения» еврейской Украины – проблематичной родины «детей Тевье-молочника» (Юрий Слезкин)3.

Этой же интенцией была отмечена деятельность открывшихся в постсоветской Украине научных, культурных и издательских центров, ориентированных на изучение и популяризацию еврейской истории и культуры4. Однако вопреки этому – беспрецедентному со времен раннесоветского еврейского ренессанса – оживлению, в дискурсе о еврейской Украине с самого начала задавал тон топос «исчезнувшего» мира, которым артикулировались конфронтация с амнезией культурного сознания и энергия «переоткрытия» забытых ценностей. Показателен заголовок «Затерянный мир. Между прошлым и будущим – страницы еврейской истории», под которым украинские журналисты Михаил Кригель и Лариса Даниленко выпустили в 2006 году свой фотоальбом о еврейской Украине5.

Упомянутый топос нашел отражение в многочисленных фикциональных и нефикциональных литературных путешествиях в пространстве и/или во времени, которые в разных историко-культурных проекциях картировали «вчерашний» еврейский мир сегодняшней Украины. Так, если Тарас Возняк фокусировался на штетлах Галиции6, а Цви Явиц воскрешал в памяти образ родных довоенных Черновцов7, то Верена Дорн искала следы еврейского прошлого на территории от Львова до Житомира8, а Катя Петровская в качестве одной из центральных «станций» странствий своей семьи и собственной жизни изображала Киев9.

Одним из лейтмотивных элементов конструирования нарратива о поиске следов «затерянного мира» стала карта. Показательно, что именно картой еврейской Украины предваряется изображение одного из таких путешествий в фильме Лива Шрайбера «И все осветилось» („Everything is Illuminated“, 2005) по одноименному роману американского писателя еврейского происхождения Джонатана Сафрана Фоера. «Исчезнувший» еврейский мир обозначается здесь путем наглядного наложения фотопортетов его бывших обитателей-евреев на современную украинскую карту. Так возникает эффект наглядного и перформативного «проявления» еврейского мира в культурном образе сегодняшней Украины. Причем «видимым» здесь оказывается не только сам этот мир, но и «другая», преображенная его «возвращением» Украина. В этой карте я вижу метафорический ключ к теме еврейской Украины, который дает импульс к тому, чтобы через призму Украины рассмотреть биографически связанных с ней еврейских писателей, а через призму их «украинских» опытов – рассмотреть Украину.

Однако легко и наглядно постулируемая фильмом Лива Шрайбера карта еврейской Украины оказывается проблематичным объектом для литературоведческой рефлексии. Как определить границы украинского пространства, которые много раз перемещались только в течение последних ста лет, в том числе, к сожалению, и в текущей истории? Кто и по каким критериям включается здесь в категорию «еврейских писателей», если многие из авторов обладали поливалентной или ассимилированной культурной идентичностью? Что позволяет говорить об общих элементах «украинских» культурных опытов писателей, укорененных в разных, нередко сменявшихся или наслаивавшихся друг на друга культурных контекстах? Эти вопросы находятся в центре внимания данной статьи. Но прежде, чем к ним непосредственно перейти, я бы хотела высказать еще несколько предварительных соображений.

Речь идет об авторах, которые писали на разных языках, принадлежали разным литературам и в подавляющем большинстве реализовывались за пределами украинского пространства. Именно потому и сами писатели, и отдельные украинские аспекты их творчества традиционно рассматриваются либо в компаративных исследованиях, либо в историях разных литератур. Да и понятие литературной еврейской Украины представляет собой сложную методологическую проблему, упирающуюся в старый вопрос о разграничении «еврейской культуры/литературы» и «культуры/литературы евреев». В силу этих причин феномен многоязычной, динамичной, пронизанной сетью интер- и транскультурных взаимодействий литературной еврейской Украины до сих пор – как самодостаточный объект – терялся из поля зрения10, не описывался как отдельная страница истории литературы и культуры. Переходя на метафорический язык тех же еврейских авторов из Украины, можно сказать, что он все еще остается чем-то вроде молчащего на пяти языках зеркального карпа из стихотворения Розы Ауслендер, с чьей легкой руки этот образ стал своеобразной поэтической визитной карточкой многоязычной Буковины11.

Очевидно, что осмысление еврейской Украины как условно автономного литературного феномена требует изменения исследовательской оптики традиционных историко-литературных или компаративных работ.  Возможный альтернативный подход открывается, с моей точки зрения, при перемещении исследовательского фокуса на интеркультурность в широком спектре ее проявлений и соответствующем культурном перекартировании литературной еврейской Украины. Мой исходный тезис состоит в том, что литературная карта еврейской Украины определяется взаимодействием трех центральных аспектов: украинским мультикультурным12 пространством, контекстуализированной этим пространством еврейской культурной традицией и характерной для рассматриваемых писателей парадигмой пересечения границ между языками, литературными традициями и культурами. Добавлю, что используемый мной концепт литературной карты еврейской Украины охватывает и литературные репрезентации (то есть литературные образы), и литературных репрезентантов (то есть писателей). Так понимаемая карта литературной еврейской Украины ставит прежде всего вопрос о границах самого украинского пространства. 

2. Картировать Украину

Современный научный историко-литературный дискурс работает преимущественно с тремя моделями Украины. 

Первая, региональная модель, особенно широко используемая в современных исследованиях Галиции, Буковины, Киева или Одессы, позволяет сфокусироваться на мультикультурном ландшафте соответствующих регионов13. Однако, исходя из задачи исследования литературной еврейской Украины, представляется важным охватить не отдельные части украинской карты, а эту карту в целом. 

Другая модель, описанная украинским культурологом Николаем Рябчуком под метафорой «двух Украин», выдвигает в центр внимания историко-культурные противоречия между Западной Украиной с ее габсбургским прошлым и Центрально-Восточной Украиной как бывшей части Российской империи14. Эта модель выявляет чрезвычайно значимые в современном дискурсе Украины империальные «фантомные границы», заостряет внимание на украинском пограничье как территории встречи Запада и Востока, а сверх того – встраивает Украину в контексты европейской и российской истории культуры. Но вместе с тем внутри данной модели империальные фантомные границы15 нередко оказываются стенами, которые искусственно разделяют украинское пространство. Ибо акцент на этих границах нередко на практике игнорирует тот факт, что более 70 лет назад бывшие восточные провинции дома Габсбургов были присоединены к бывшим западным провинциям дома Романовых, и с тех пор «обе Украины» вместе прошли путь от Второй мировой войны до сегодняшней войны на Донбассе. За истекший период они образовали единое пространство, которое в советское время гомогензировались и унифицировались под флагами советско-украинской идентичности, а в постсоветское, особенно же в постмайданной истории, – под знаменем украинской национальной идеи. Вопреки этому, в современном культурном картировании Украины, активно используется схема противопоставления западноукраинских регионов, которые выступают в роли «хранителей» габсбургского культурного наследия, остальной Украине. Непосредственной проекцией этой конструкции в украинском политическом и культурном дискурсе является навязчивое клише, которое приписывает Галиции статус флагмана европейскости в Украине и дискриминирует Восток Украины как царство неискоренимого «совка». Ограничивающая функция империальных фантомных границ проявляется также в том, что на уровне контекстов они работают по принципу имагологических маркеров, жестко отделяющих «свою» культурную территорию от «чужой». 

И, наконец, третья модель репрезентирует украинское пространство в целом. Она базируется на современной карте Украины, что, среди прочего, определяет параметры ретроспективного нарратива об истории культуры страны. Ориентированная на украинский национальный концепт, данная модель выдвигает в центр внимания переплетенную украинско-еврейскую историю и, соответственно, культурные контакты между евреями и украинцами в широком украинском контексте. Однако за рамками беспристрастного академического анализа данная модель обнаруживает опасную тенденцию к инструментализации украинского национального компонента для насильственной селекции и присвоений. Подобные практики получили широкое распространение в современных внутриукраинских дискуссиях, когда элементы других культур в украинском пространстве либо подверстываются под понятие «украинское», либо отфильтровываются как «чужие». С такой точки зрения еврейские писатели либо рассматриваются как «украинские», либо попросту «не замечаются».

Мне представляется более продуктивным иной подход к этой проблеме. Он базируется на идее современного украинского пространства как некой целостности, поскольку сама постановка вопроса о еврейском культурном феномене Украины предполагает, что творчество многоязычных авторов еврейского происхождения должно рассматриваться в масштабе всей современной Украины с ее, хоть и «проблематичной» (Марк фон Хаген)16, но несомненно собственной историей. Однако, в отличие от «национально» ориентированного конструкта Украины, эта целостность понимается как территория культурной гетерогенности, обусловленной историко-культурными различиями между регионами и прежними разделениями украинского пространства между разными странами. Мышление еврейского писателя, жившего в Черновцах, Киеве или Одессе, формировалось под воздействием его «регионального» интертекста, его принадлежности государству или империи, но также и под воздействием опыта познания и пересечения той сложной сети действующих и фантомных, политических и географических, культурных и языковых границ, которая покрывала собой украинские земли. 

Под таким углом зрения современная Украина концептуализируется как результат истории пограничной страны, которая столетиями существовала на границе между империями, между католической и православной церковью, между восточнославянской культурой и Идишландом, между Европой и Россией. Вслед за Карлом Шлегелем, я вижу в Украине классический пример «пограничной страны par excellence“17, которая, как описывают нынешние пограничные студии, была территорией плотного культурного обмена и посредничества между Западом и Востоком. Этот статус, между прочим, четко фиксирует коллизия двух топосов в интеркультурном дискурсе Украины: топоса «Восточной окраины» („das östliche Randgebiet“), которым в немецкоязычной литературе обозначались Галиция и Буковина, и топоса «Западной земли» („das Westland“), который, как это демонстрирует в своем исследовании Мирья Лекке, был одним из определяющих характерных маркеров изображения украинских провинций Российской империи в русской литературе18. Именно потому, что Украина долгое время существовала как окраина других государств, здесь, в соответствие с логикой, исследованной на примере Галиции19, были ослаблены механизмы централизованного управления, а значит, – открывалась и большая свобода интеркультурных взаимодействий. Это позволило стать Украине не только «лабораторией границ» (Карл Шлегель)20, но и лабораторией интеркультурного обмена и трансфера. Конститутивная плюралистичность украинского пространства, порожденная наслоениями в нем разных границ, культурной полифонией и постоянной динамикой транскультурных переходов может быть схвачена метафорой Украины как палимпсеста и соответствующей ей метафорической украинской культурной карты, которая как раз и имеет целью проявить наложения границ, многослойность культур и динамику интер- и транскультурных взаимодействий. Наложение и переплетение культур образовывало здесь тот многоголосый ансамбль, который оказывал значимое влияние на писателей еврейского происхождения в разных частях украинского пространства и, со своей стороны, обогащался их голосами. Так понимаемый «украинский» опыт во многом определил специфику пересечения культурных границ в их дальнейших писательских карьерах, способов их проникновения в другие культуры и не в последнюю очередь созданные им образы Украины.

3. «Могендовид стучит в моем сердце»21

Второй методологической проблемой исследований литературной еврейской Украины является концепт «еврейского писательства». Это понятие – в очевидной конфронтации с историями литературы, которые под ним понимают авторов, писавших на иврите и идише – используется здесь как условное обозначение писателей еврейского происхождения, которые родились на территориях, принадлежащих современной Украине и/или часть своей жизни прожили в этом пространстве, что наложило отпечаток на их литературную практику.  

Ясно, что вместе с этой формулировкой я попадаю на зыбкое поле не только спорных вопросов разных историко-литературных традиций классификаций этих писателей или попыток их осмысления из транскультурной перспективы, но и провокационных аспектов самого вокабуляра интернационального дискурса о еврейской идентичности. В этом поле мы наталкиваемся на разные, а подчас и конфликтные способы обращения с понятием еврейства, начиная от приписывания ему основополагающего значения – в случае, если оно комбинируется с установкой на выражение национального сознания (подход, широко практикуемый еврейской историей литературы)22, и заканчивая его замалчиванием (чем отличалась советская традиция). 

Но не только это: я имею в виду также отсылки к дискурсивному характеру еврейской идентичности, известную скомпрометированность этноцентрического конструкта вообще и в случае евреев в особенности – иными словами, все то, что делает сегодня трудным, если не невозможным однозначный ответ на вопрос, кто такой еврейский писатель, если он не пишет на иврите или идише. У «дефисных» историй литератур, как например, у «немецко-еврейской», есть больше возможностей обойти острые углы этой проблемы, хотя и здесь понятие соответствующей идентичностидефинируется как принципиально открытое и конфликтное23. Тем не менее, при рассмотрении авторов еврейского происхождения из Украины, писавших на разных языках и в разных странах, «дефисные» модели едва ли эффективны. Даже если они, как в случае понятий «русско-еврейская» или «немецко-еврейская» литература, функционируют как указатели на двойную культурно-языковую идентичность и двойную культурную принадлежность24. Потому что, скажем, конструкт «украинско-еврейская» литература гипотетически мог бы быть применен к тем еврейским писателям, которые уходили в украинскую литературу или писали на идиш/иврите и украинском языках. Такие писатели, конечно, были, но они составляли очевидное меньшинство на фоне тех, кто находил себе место в не украинских культурах – австрийской, немецкой, русской или польской25. Неслучайно среди исследователей бытует мнение, что в Украине, по крайней мере вплоть до революций 1917 г., «не развилась особенная украино-еврейская идентичность, хотя история евреев в этом регионе насчитывала уже два тысячелетия, а еврейское население к началу этого [двадцатого] века перевалило за два миллиона»26. Применительно к большинству еврейских писателей, которые не работали с украинским языком, использование дефисного понятия «украино-еврейские» является некорректным. По этой же причине, но также из-за четко выраженного культурно-языкового выбора в пользу не украинских языков и не украинской самоидентификации подобных авторов проблему их классификации нельзя решить путем простого приращения определения «украинский» к уже имеющимся дефисным конструкциям, по типу: «украино-русско-еврейский писатель».

Все эти подходы не являются в данном случае эффективным потому, что мы имеем дело с многоязычным, интер- и траснкультурным феноменом литературы, которая была плотью от плоти пограничной мультикультурной Украины. Потому понятие «еврейский» используется мной как условная категория, которая позволяет – со всеми оговорками – охватить это многообразие, включить в фокус рассмотрения как еврейских авторов, которые принадлежат литературной традиции идиш и иврита, так и писателей, которые работали на других языках и в других культурах. Я бы сказала, что по сути определение «еврейский» инструментализируется для того, чтобы зафиксировать этот многоголосый и номадический по своей природе литературный феномен на украинской мультикультурной карте. 

Однако даже при всех этих оговорках нам не миновать вопроса о том, что конкретно понимается под «еврейскостью», которая позволяет объединить – отчасти также ретроспективным образом – разноязычных и нередко полностью ассимилированных авторов из Украины в одну группу в качестве автономного объекта исследования. 

Еврейская идентичность, как известно, принадлежит к числу самых щекотливых и спорных тем научного дискурса. Многочисленные ее трактовки размещаются в широком диапазоне от мистически-эссенциалистских объяснений до дискурсивных конструктов. Еще сложней говорить о еврейской идентичности писателей в советскую эпоху, когда их еврейство, стираемое насильственной ассимиляцией, скрывалось ими самими и замалчивалось научным дискурсом. И все же есть факторы, за которыми можно признать объективность. На них, например, указывает Дитрих Лампинг, когда говорит о том, что в Европе эпохи Модерна еврейство определялось через отличия и конфронтацию с образом еврея, созданным неееврями27

Не претендуя на «тотализирующее», «объективирующее» и «коллективизирующее» приписывание значений еврейской идентичности, о чем со справедливой настойчивостью предупреждает Андреас Кильхер28, я предлагаю здесь руководствоваться теми факторами, которые в целом определяли культурные различия таких писателей и их место в украинском мультикультурном ландшафте. Такими факторами, с моей точки зрения, были собственная традиция (язык, религия, культура, повседневные практики) и собственная история – в тех формах, в каких они развивались на украинских землях. Поэтому я очерчиваю еврейскую идентичность как контекстуализированное через украинское пространство конфликтное и динамичное поле взаимодействия еврейской традиции, у которой были свои формы самосохранения даже в условиях попыток ее катастрофических разрушений, и истории, которая так или иначе не давала евреям забыть, что они – евреи.

Очевидно, что традиция и история евреев на украинских территориях имела свою специфику. Основополагающим образом она определялась картой Идишланда, которая на украинских территориях проходила поверх политических, в том числе и империальных границ, и сохраняла свою силу вплоть до Холокоста.

Украина была одним из важнейших центров этой культурной территории. Здесь формировались влиятельные течения хасидизма; здесь были свои негласные столицы вроде Бродов, Бердичева, Меджибожа, Садагуры и Умани. Здесь появлялись на свет писатели, которые становились классиками литературы на идиш и иврите, русско-еврейской, немецко-еврейской, польско-еврейской и др. литератур. Знаменательно, что именно в украинском пространстве возникли два уникальных культурных проекта, аккумулировавшие заветные мечты восточноевропейского еврейства: съезд в защиту идиша, состоявшийся в Черновцах в 1908 году, и созданная в Киеве в 1918 г. Культур-лига (Лига еврейской культуры), ориентированная на целенаправленное развитие языка идиш в разных сферах образования, искусства и общественной жизни, а по сути – на реализацию утопии построения просветленного и просвещенного Идишланда в культуре. Причем связь с Идишландом сохранялась даже после Холокоста и сталинской диктатуры, т.е. уже после того, как по словам украинского литературоведа Мирона Петровского, Гитлер уничтожил его читателей, а Сталин – его писателей29, а от самого идиша, по самоироничному замечанию писателя Бориса Ямпольского, остался только акцент30.

Однако украинскими евреев «делали» не только местные штетлы, хасиды или книги на иврите и идише. Таковыми делала их украинская история и более всего ее эксцессы – казацкие восстания XVII-XVIII вв., погромы рубежа XIX-XX вв., Восточный фронт Первой мировой войны, падение Габсбургской и Российской империй, хаос революций и послереволюционных лет, который принес с собой новые погромы, Голодомор 1930-х гг., сталинская политика модернизации, уничтожавшая штетлы и насаждавшая еврейские сельскохозяйственные колонии, сталинские репрессии, которые обрушивались на украинских евреев то как на украинских националистов, то как на мировых сионистов, Холокост, жертвой которого на украинских территориях пали более 1 млн. 400 тыс. евреев, послевоенная насильственная ассимиляция, направленная на искоренение следов еврейского мира Украины в культуре и памяти. Каждое из этих событий напоминало евреям об их еврействе. В том числе – массовая эмиграция советских евреев 1980-1990-х годов: со своей альтернативой «ехать или оставаться» она ставила перед украинскими евреями вопросы об их еврейской идентичности и об их месте в постсоветской Украине; причем оба эти вопроса сохранили силу и для тех, кто уехал, и для тех, кто остался. 

В конфронтации еврейской традиции с еврейской историей на украинских территориях генерировался специфический культурный опыт, который включает в себя как восприятие украинского пространства с его историей, так и самопозицирование еврейского культурного сознания внутри этого пространства. Такой опыт является общей питательной почвой письма еврейских писателей из разных регионов сегодняшней Украины. Так, память о погромах в Российской империи образует глубокий трагический подтекст и в «Иове» (1930) галичанина Йозефа Рота, и в рассказе «В городе Бердичеве» (1932) уроженца Бердичева, Василия Гроссмана, где события Гражданской войны показаны на примере еврейской семьи, которая в любой смене власти видит угрозу новых погромов. Предельно наглядно принцип осмысления истории как цепи катастроф, пережитых евреями на украинских территориях и запечатлевшихся в их памяти, проявляется в снятом по упомянутому гроссмановскому рассказу киноленте «Комиссар» (1967) режиссера Александра Аскольдова, которую из-за запрета советской цензуры зрители смогли увидеть только через 20 лет, в период горбачевской перестройки. Эпизод, в котором еврейская семья прячется в подвале от обстрелов воюющих друг с другом солдат Гражданской войны, и, чтобы заглушить страх погромов, пускается в пляс, осмысляется в фильме как прелюдия к будущему Холокосту, жертвой которого падет все еврейское население города Бердичева. Эта сцена представляет собой символический ключ к визии истории еврейской Украины.

4. Парадигма Феникса 

«Феникс / народ мой / сожженный / воскресший / под кипарисами и / апельсинами»31: в этих строчках Розы Ауслендер, помимо вполне конкретно-исторического послания, обозначена парадигма существования еврейской традиции.

Идиллические и апокалиптические картины исчезнувшего еврейского мира Украины в послевоенном творчестве поэты Буковины, писателей Галиции, русских литераторов Василия Гроссмана, Бориса Ямпольского и многих других засвидетельствовали не только гибель этого мира, но и общую память о нем. В этой интенции памяти в полную силу проявила себя резистентность еврейской традиции.

Двойственность культурной репрезентации еврейской Украины – как разрушенного мира и как мира, в котором еврейская традиция вопреки всему выживает, даже когда она остается тенью руины, запечатлела в своем рассказе о поездке по позднесоветской Украине немецкая путешественница Верена Дорн32. В поисках следов жизни украинских евреев она находит во Львове, Житомире, Бердичеве, Меджибоже, Бродах, Черновцах и др. городах не только заброшенные еврейские кладбища и исчезнувшие еврейские улицы, но и подпольные синагоги, расположенные в обычных жилых домах, домашние еврейские библиотеки, в которых нет уже книг на идише и иврите, но есть собрание сочинений Шолома-Алейхема, тайники, в которых правоверные коммунисты тайком хранят молельные принадлежности своих дедов. 

Подобные примеры демонстрируют формы самосохранения еврейской традиции в условиях конца советской эпохи, когда, казалось бы, у полностью ассимилированного украинского еврейства от его идентичности осталась только проблематичная строка в паспорте. 

5. Блуждающие звезды 

Центральным аспектом взаимодействия еврейской традиции с еврейской историей в украинском пространстве была миграция, которая носила здесь особенно интенсивный характер именно потому, что оно было пограничным. Неслучайно своеобразным символом еврейской творческой интеллигенции стал образ блуждающих звезд из одноименного романа Шолом-Алейхема. Но не только сила притяжения культурных центров на Западе и Востоке побуждала еврейских интеллектуалов отправляться в странствия. Исторические катастрофы заставляли их покидать свою малую родину. Мультикультурная и многоязычная среда, в которой они вырастали, снабжала их необходимыми для вхождения в другие культурные пространства компетенциями. Жизнь в пограничье обогатила их опытом пересечения границ и культурного посредничества. 

Вместе с ивритом, идишем, немецким, русским, польским, румынским или украинским языками еврейские авторы выбирали соответствующие литературные традиции и их интертексты, которые оказывали на их творчество свое влияние. Стойкая память еврейской традиции и опыт мультикультурного пограничья во многом обусловили те культурные отличия, которыми писатели обогащали интертексты этих литератур. Далее эти опыты включались в новые цепочки культурного опосредования и трансфера. Нередко еврейские авторы приносили с собой в «принимающие» культуры образы своей утраченной родины. Парадоксальным образом наиболее известными своими литературными репрезентациями за рубежом Украина обязана прежде всего родившимся на ее территориях писателям еврейского происхождения: Барнову Францоза, Львову Виттлина, Дрогобычу Шульца, Галиции Рота, Одессе Бабеля, Черновцам Целана и Ауслендер, Киеву Шолом-Алейхема, Житомиру Саши Черного или Бердичеву Гроссмана. Эти и другие образы распространялись и опосредовались дальше; некоторые из них достигли поистине мировой славы. Так фактические странствия еврейских писателей влекли за собой литературные странствия Украины и ее культурной карты. Здесь открываются самые широкие возможности для компаративных исследований интеркультурных и транскультурных взаимодействий. 

Именно при наложении карт современного украинского пространства, карты еврейского культурного мира, сформировавшегося в этой части Идишланда, и карты странствий еврейских писателей возникает объемная, гетерогенная и подвижная карта еврейской Украины. С нее считываются меняющиеся конфигурации еврейской традиции, истории и памяти в их переплетенности с мультикультурным пространством. В этой карте отражается пестрота еврейской жизни, которую в свое время Бабель, например, подмечал посредством типично имагологической маркировки различий между энергичными, закаленными одесскими евреями и понурыми, хилыми евреями Волыни. На ней знаменитые мультикультурные города-тексты или города-мифы – Одесса, Черновцы, Киев, Харьков, Львов и др. вместе со значимыми для «украинского» Идишланда Бердичевом, Садгорой, Меджибожем или Уманью – образуют свой интертекст многоязычного еврейского мира, «растекавшегося» по разным культурам внутри и за пределами украинского пространства. Здесь становятся заметными нити между двумя последними идишистскими писателями, работавшими в постсоветской Украине, Григорием Полянкером (Киев) и Иосифом Бургом (Черновцы). Здесь проступают пути писателей в другие культуры, и становятся видимыми общие тенденции осуществляемых ими культурного посредничества и трансфера, их роль в культурном обмене между Западом и Востоком. Здесь становятся заметными напластования интертекстов литератур и транскультурные переходы. В рамках такой карты проявляется некая общая логика в творчестве никак друг с другом не связанных писателей-современников. Так вырисовываются параллели между топографическими «кентаврами», порождаемыми сращением украинских и библейских пространственных компонентов в немецкоязычной лирике Розы Ауслендер или русской прозе Бориса Ямпольского: между картиной Иордана, впадающего в Прут в покрытом деревьями «священных букв» пространстве между Садагурой и Черновцами (у Ауслендер), и кварталом Иерусалимка в еврейском местечке Белая Церковь, чьи обитатели грезят об обещанной Святым Писанием земле обетованной (у Ямпольского). 

В сопоставительной перспективе, которую постулирует эта карта, обнаруживаются также основные модусы украинского пространства в рецепции еврейских писателей. Так, «идеолог» исхода в Палестину, ивритский писатель и Нобелевский лауреат Шмуэль Йосеф Агнон воспринимает родной галицкий Бучач как место Изгнания, которое нужно покинуть. Напротив, в поэтическом мифе, придуманном знаменитым актером Александром Гранахом, родная Галиция предстает краем, в котором гонимый в Западной Европе еврей Шейлок смог найти свою родину и начать новую историю рода. Упомянутая Иерусалимка Ямпольского изображается как пограничный городок, в который стекаются беженцы со всего света и откуда они опять же рассеиваются по всему свету. 

Таким образом, рассматривая многообразный еврейский культурный мир через «украинскую» призму, мы можем по-новому увидеть еврейское культурное наследие современной Украины. Этот опыт может стать значительным вкладом в сегодняшнюю работу над этим наследием. Ибо, хотя еврейская культура переживает сегодня в Украине возрождение, этот процесс происходит, с одной стороны, на фоне необозримого, в значительной степени не исследованного еврейского «культурного архива», а с другой – в условиях продолжающейся с 1990-х еврейской эмиграции. 

Вместе с тем, рассматривая Украину через призму культурного опыта связанных с ней еврейских писателей, мы можем приблизиться к пониманию феномена ее мультикультурности. К сожалению, проект мультикультурной Украины, декларируемый политическим дискурсом после провозглашения независимости, на самом деле не сложился и не получил распространения в украинском общественном сознании. Я бы не хотела здесь и сейчас излишне политизировать эту тему, но все же выскажу предположение, что именно отсутствие концепции мультикультурной Украины стало одной из причин идеологической войны, развернувшейся в последние годы на украинской территории. Исследуя, как вместе с еврейским культурным посредничеством в украинском пространстве осуществлялось взаимодействие немецкой, русской, украинской, еврейской, австрийской, польской, румынской, чешской литератур, мы тем самым реконструируем и переосмысляем это пространство как ансамбль культур. Этот опыт имеет значение не только для Украины, но и для Европы. Ибо сегодня она переживает стремительное распространение национализмов, которые снова грозят, как когда-то заметил Стефан Цвейг, отравить цветение европейской культуры33.

Сноски

1 Данная статья подготовлена в рамках исследовательского проекта «Украина как палимпсест: немецкоязычная литература и украинский мир от второй половины ХІХ в. до современности» [„Die Ukraine als Palimpsest: deutschsprachige Literatur und ukrainische Welt von der zweiten Hälfte des 19. Jahrhunderts bis in die Gegenwart“], поддержанного Fritz Thyssen Stiftung (Az.10.16.2.041 SL). В основу статьи положен доклад, прочитанный на междисциплинарной конференции «Блуждающие звезды…» во Франкфурте-на-Одере в мае 2017 г.

2 См.: «Егупец»: Городу и миру. Интервью Михаила Гольда с главным редактором киевского альманаха «Егупец» Мироном Петровским: Лехаим, №2 (190) 2008, режим доступа:  http://lechaim.ru/ARHIV/190/gold.htm.

3 Слезкин, Юрий: Эра Меркурия. Евреи в современном мире. Перевод с англ. С.Б. Ильина. Москва: Новое литературное обозрение, 2007. –  С.34.

4  Упомяну здесь только некоторые: Центр исследований истории и культуры восточноевропейского еврейства в Киеве, Институт иудаики в Киеве, серия «Иудаика» киевского издательства «Дух и Литера» и др.

5 Кригель, Михаил/ Даниленко Лариса: Затерянный мир. Между прошлым и будущим – страницы еврейской жизни в Украине. [Forgotten World. Between Past and Future – Pages of Jewish Life in Ukraine]. Фотоальбом. Пер. с англ. И. Корчевой, Е. Пастернак. Киев: Дух і літера, 2006.

6 Возняк, Тарас: Штетли Галичини. Львів: Незалежний культурологічний журнал «Ї», 2010.

Yavetz, Zvi: Erinnerungen an Czernowitz. Wo Menschen und Bücher lebten. 2. durchgesehene Auflage, München: C. H. Beck, 2008.

8 Dohrn, Verena: Reise nach Galizien. Grenzlandschaften des alten Europa. Frankfurt/M: Fischer, 1991.

9 Petrowskaja, Katja: Vielleicht Esther. Berlin: Suhrkamp, 2014.

10 Приведу только один из многочисленных примеров того, как украинское пространство «исчезает» или, вернее сказать, «не проявляется» на исследовательском горизонте. В чрезвычайно интересной книге Давида Фишмана «Вокруг идиша» мир идишистской культуры локализуется либо в пространстве царской России, либо в пространстве межвоенной Польши. При этом используемый им богатый историко-культурный материал, связанный с украинскими евреями, фактически не контекстуализируется через собственно украинскую культурную территорию, а расслаивается между российской и польской историями культуры, см.: Фишман, Давид. Вокруг идиша. Очерки истории еврейской культуры в России и Польше. Пер. с англ. А. Глебовской и А. Френкель. Київ: Дух і літера, 2015.

11 Привожу саму цитату: «Der Spiegelkarpfen / in Pfeffer versulzt / schwieg in fünf Sprachen» [Зеркальный карп / приправленный перцем / молчал на пяти языках].

12 Термин «мультикультурализм» используется в статье в конвенциональном значении, см.: «Мультикультурализм – концепт, описывающий этническое многообразие и сосуществование гетерогенных социальных и культурных моделей в одном обществе», см.: Heinz, Antor: Multikulturalismus. In: Metzler Lexikon Literatur- und Kulturtheorie. Ansätze – Personen – Grundbegriffe. 5.Aulf. Stuttgart/Weimar: J.B. Metzler, 2013, S.546.   

13 См., например: Прохасько, Юрко: Можлива історія «галицької літератури», см.:  Галета, Олена / Гулевич, Євген / Рибчинська, Зоряна (упорядники): Історії літератури: Збірник статей (Центр гуманітарних досліджень Львівського національного університету імені Івана Франка). – Київ: Смолоскип / Львів: Літопис: 2010. – С.1-88; Рихло, Петро: Шібболет: пошуки єврейської ідентичності в німецькомовній літературі Буковини.Чернівці: Книги XXI, 2008; Woldan, Alois: Beträge zu einer Galizienliteratur. Frankfurt am Main: Lang, 2015; Giersch, Paula /Krobb, Florian / Schößler, Franziska (Hg.): Galizien im Diskurs: Inklusion, Exklusion, Repräsentation. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2012.

14 Rjabtschuk, Mykola: Die reale und die imaginierte Ukraine. Aus dem Ukr. von Juri Durkot, mit einem Nachwort von Wilfried Jilge. 1. Aufl.: Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2005.  Здесь следует указать на справедливое замечание Татьяны Гофман по поводу рябчуковской метафоры «двух Украин»: «Несмотря на осознание ее «поверхностности» он (автор) ее постоянно использует, аргументируя приобретенными опытами «двух Украин», см.: Hofmann, Tatjana: Literarische Ethnografien der Ukraine. Prosanach 1991. Basel: Schwabe Verlag, 2014, S.158.  

15 «Фантомными границами» авторы одноименной теории называют «более ранние, в большинстве своем политические или территориальные границы», которые продолжают дальше структурировать пространство после того, как они институционально были упразднены». См.: Hirschhausen, Béatrice von / Grandits, Hannes / Kraft, Claudia / Müller, Dietmar / Serrier, Thomas (unter Mitarbeit von Karin Casanova und Michael G. Esch): Phantomgrenzen im östlichen Europa. Eine wissenschaftliche Positionierung. In: Hirschhausen, Béatrice von / Grandits, Hannes / Kraft, Claudia / Müller, Dietmar / Serrier, Thomas (Hg.): Phantomgrenzen. Räume und Akteure in der Zeit neu denken. Göttingen: Wallstein, 2015, S.18.

16 Hagen, Mark von: Does Ukraine Have a History? In: Slavic Review, Vol.54, No. 3 (Autumn, 1995), pp. 658-873.

17 Schlögel, Karl: Entscheidung in Kiew. Ukrainische Lektionen, München: Carl Hanser, 2015, S.63.

18 Lecke, Mirja: Westland. Polen und die Ukraine in der russischen Literatur von Puškin bis Babel. Frankfurt/ M.: Peter Lang, 2015.

19 См. работы: Kaps, Klemens: Kulturelle Trennlinien und wirtschaftliche Konkurrenz. Galizische Modernisierungsdiskurse zwischen Subalternität und Dominanz in der zweiten Hälfte des 19. Jahrhunderts. In: Kratochvil, Alexander / Makarska, Renata / Schwitin, Katharina /Werberger, Annette (Hg.): Kulturgrenzen in postimperialen Räumen.Bosnien und Westukraine als transkultuelle Regionen. Bielefeld: transcript, 2013, S. 33-60; Wendland, Anna Veronika: Galizien postcolonial? Imperiales Differenzmanagement, mikrokoloniale Beziehungen und Strategien kultureller Essentialisierug, ebd., S.19-32.

20 Schlögel, Karl. Grenzland Europa. Unterwegs auf einem neuen Kontinent. Frankfurt am Main: S. Fischer, 2015, S.62.

21 Эти слова принадлежат известному поэту-диссиденту еврейского происхождения Александру Галичу, см.: Аронов М. Александр Галич. Полная биография. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. – С.116.

22 Показательны в этом плане статьи о новой литературе на иврите, литературе на идиш или о русско-еврейской литературе, которые содержатся в Электронной еврейской энциклопедии, режим доступа:  http://www.eleven.co.il.

23 См.: Kilcher, Andreas B. Vorwort. In: Ders. (Hrsg.): Metzler Lexikon der deutsch-jüdischen Literatur. Jüdische Autorinnen und Autoren deutscher Sprache von der Aufklärung bis zur Gegenwart. 2., aktualisierte und erweiterte Auflage. Stuttgart / Weimar: J.B. Metzler, 2012, S.VI, XXV-XXVII.

24 Это проблему на примере дискуссий вокруг понятия русско-еврейской литературы детально анализируют в своей статье «Judaica Rossica – Rossica Judaica» Леонид Кацис и Елена Толстая. В частности, они пишут:  «В самое последнее время в связи с резким умножением работ как о  русско-еврейской литературе, так и о роли и месте евреев и еврейского элемента в литературе русской со всей неизбежностью встала проблема институциональной принадлежности такого рода исследований. С одной стороны, русско-еврейскую литературу вполне можно изучать в рамках иудаики как разновидность еврейской литературы на нееврейских языках (немецко-еврейскую, франко-еврейскую, польско-еврейскую и т. д.), с другой стороны, при отсутствии явно выраженных политических или националистических предпочтений, роль писателей-евреев в русской литературе и их сочинения, даже полные еврейских образов и мотивов (напр. у Бабеля) вполне изучаемы в рамках истории или поэтики русской литературы. Однако здесь есть свои проблемы: имеет место как отсутствие взаимопонимания, так и отсутствие, по большей части, интереса исследователей из двух этих областей к работам друг друга». См.: Контент-платформа Pandia.ru, режим доступа: http://pandia.ru/text/77/274/1588.php.

25 Основательное исследование нескольких примеров такого рода в книге Й. Петровского-Штерна скорее подтверждает мысль о том, что писатели-евреи с «антиимперским», т.е. ориентированным на украинскую национальную культуру выбором были все же если не исключением, то во всяком случае редкостью, а уж никак не доминирующей тенденцией. См.: Petrovsky-Stern, Yohanan: The Anti-Imperial Choice: The Making oft he Ukrainian Jew. New Haven & London: Yale Univ. Press, 2009. 

26 Abramson, Henry: A Prayer for the Government: Ukrainians and Jews in Revolutionary Times, 1917-1920. Cambridge, MA, 1999, p. 40.  На эту же тенденцию указывает и Геннадий Эстрайх, см. его книгу: Культура мовою ідиш. Україна, перша половина ХХ століття. Пер. з англ. Олексія Панича. Київ: Дух і літера, 2016. – С.56-57.

27 Lampig, Dieter (Hg.): Identität und Gedächtnis in der jüdischen Literatur nach 1945. Berlin: Erich Schmidt, 2003, S.10.

28 Kilcher, Andreas B. Vorwort. In: Ders. (Hrsg.): Metzler Lexikon der deutsch-jüdischen Literatur. S. XXV-XXVII.

29 «Егупец»: Городу и миру, режим доступа:  http://lechaim.ru/ARHIV/190/gold.htm.

30 В очерке о Борисе Ямпольском Владимир Приходько пишет: «Он должен был стать еврейским писателем.  Но… к тому времени, как он родился, ни деда, ни бабки, говоривших на идиш, не было. В потоке речи, звучавшей в доме, проблескивали еврейские, украинские, польские словечки, однако то была русская речь. Новое поколение стремилось к ассимиляции, связывая с ней равноправное будущее. „— Вы знаете язык? — Только акцент» („Диалоги»). Русский писатель-еврей, Ямпольский гордился своим акцентом и боялся его». Приходько, Владимир: Система удушья. О Борисе Ямпольском, см.: e-reading.club, режим доступа: http://www.e-reading.club/chapter.php/68159/73/Yampol%27skiii_-_Arbat%2C_rezhimnaya_ulica.html

31 „Phönix / mein Volk / das verbrannte / auferstanden / unter Zypressen und / Pomeranzen“. In:  Ausländer, Rose: Gesammelte Werke in 8 Bänden. Hg. von Helmut Braun. Frankfurt /M.: Fischer, 1984-1990. – Bd.4, S.84.

32 Dohrn, Verena: Reise nach Galizien: Grenzlandschaften des alten Europa. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch, 1993.

33 Zweig, Stefan: Die Welt von gestern. Erinnerungen eines Europäers. Düsseldorf /Zürich: Artemis & Winkler, 2002, S.46. 

Форма входа

Наши контакты

Почтовый адрес: 04080, г. Киев-80, а/я 41

Телефоны:

По вопросам издания книг: +38 (044) 227-38-86

По всем вопросам конференции "Язык и Культура"+38 (044) 227-38-22, +38 (044) 227-38-48

По вопросам заказа и покупки книг: +38 (044) 501-07-06, +38 (044) 227-38-28

Email: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра., Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по вопросам издания и покупки книг), Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по поводу конференции "Язык и Культура")

© Бураго, 2017 

.