• banner11.png
  • banner12.png

Звиняцковский В.Я. «…не отречёмся от себя»? (Речь на конференции во Франкфурте-на-Одере, май 2017 г.)

 Печать  E-mail

Категория: COLLEGIUM 27/2017

– Немцы – приличные люди, – заявил мой прадед Бенцион моей бабушке Гене в июле 1941 г. – В гражданскую войну только они из всех властей не допускали еврейских погромов. Я остаюсь. Ты другое дело: жена большевика, твой муж с немцами воюет. Ты уезжай, а я остаюсь.

– Тогда остаюсь и я, – заявила моя бабушка. – Остаюсь, отец, из-за тебя. Остаюсь с двумя малыми детьми…

Бенцион колебался пару минут. Он был набожный еврей, шаббат всегда встречал в синагоге на Щекавицкой улице. Я уверен: он молился. За эту пару минут Бог решил мою судьбу. Он разрешил мне родиться. Ведь если бы они не уехали в эвакуацию, мой отец ребёнком бы погиб в Бабьем яру.

А в конце 1943 г. в далёкий Самарканд, в ветхий домишко между железной дорогой и еврейским кладбищем со свежей могилой моего прадеда Бенциона, пришло долгожданное письмо от моего деда Иосифа, которого чуть ли уже не считали «пропавшим без вести»… 

Но тут мне придётся перенестись на 60 лет вперёд и уже что-то сказать о еврейской литературе, которой посвящена наша конференция.

В 2004 г. мы с женой навестили в Хайфе моего дядю – второго из тех двоих детей, о которых в июле 41-го молился и спрашивал Бога прадед Бенцион.

– Ну что поделываешь на пенсии?

– Да вот пишу. Не желаешь ли взглянуть? – и дядя как бы нехотя включил компьютер.

Это было начало книги «Мне вспомнилось издалека», которую дядя ещё успел незадолго до своей кончины увидеть изданной там же в Хайфе и даже пожать лавры на некоторых израильских литературных конкурсах на темы Холокоста. А за несколько лет до выхода книги я помог ему опубликовать главы о детстве в нашем киевском журнале «Радуга». Корректор Любовь Ивановна, дядина ровесница, рассказывала мне, что никак не могла прочитать вёрстку – всё слёзы мешали…

Нашу семейную сагу, в том числе историю эвакуации семьи и возвращения в Киев, я знал от моего давно покойного отца. Теперь она стала частью литературы – как художественной, так и документальной. Из документальной же литературы на болезненную «еврейскую тему» я больше всего люблю книгу А.И. Солженицына «200 лет вместе». Говорю это без иронии. Обвинять автора книги в антисемитизме – всё равно что обвинять автора «Архипелаг ГУЛАГ» в сталинских репрессиях. Книги эти одного жанра – фактографического.

Вот что говорит Солженицын о возвращении украинских евреев из эвакуации.

«Наибольший возвратный поток беженцев тёк на Украину – но именно там встретил наиболее неприязненное отношение населения, особенно к возвратному начальству или владельцам завидных квартир…»

Трудно было назвать мою бабушку-машинистку «начальством», а единственную комнату нашей семьи «завидной квартирой», но «завидной комнатой» вполне: и сейчас ещё видно даже с бульвара на Подоле, между улицами Верхний Вал и Нижний Вал, что в 42-м доме по улице Верхний Вал только одна комната из всех имеет балкон, и это именно та самая. Теперь предоставлю слово Михаилу Звиняцковскому, моему дяде-писателю:

«Папа, оказывается, искал нас, как и мы его. Он начал розыски сразу после выхода их части из окружения на Кавказе. В военкомате маме дали несколько писем от папы, которые он слал нам через организации, занимающиеся поисками эвакуированных семей фронтовиков. Последнее письмо пришло уже из Киева, и к нему было приложено сообщение о денежном переводе. Папа сообщал, что, проходя с войсками через освобождённый Киев, заехал в нашу бывшую квартиру, заселённую погорельцами из близлежащего к Киеву посёлка, так называемой «Слободки», и с помощью представителя районного военкомата освободил для нас одну, но самую большую комнату с балконом. Папа писал, что ответственность за наше вселение несёт военкомат, называл имя его представителя и считал, что проблем не должно быть».

И как же горько он ошибся!

«Добравшись с вокзала до нашего дома, мы расположились с нашим утлым скарбом… посреди двора, и мама пошла в нашу квартиру выяснить, освободили ли нам комнату с балконом, как писал папа. Через несколько минут она спустилась вниз, преследуемая молодым мужчиной, молодой и пожилой женщинами, кричащими во всё горло, чтобы мы убирались туда, откуда приехали, и осыпали маму, нас и всех убежавших в начале войны ругательствами и проклятьями. Скоро сбежались и остальные слободские «погорельцы» и присоединились к атаке. Мы стояли, прижавшись к маме, посреди нашего скарба, окружённые враждебной толпой, дрожа от страха и холода. А мама не знала, куда деваться перед приближающейся ночью и где оставить нас, чтобы пуститься на поиски того военкома, о котором писал папа. 

Нам казалось, что прошла целая вечность, прежде чем сквозь толпу к нам пробилась небольшая кривоногая женщина, сильно припадающая на один бок. Это оказалась тётя Даша, наша довоенная соседка. Она набросилась на толпу с упрёками, что нет у них сердца держать детей на холоде после тяжёлого пути. Выдержав ответный галдёж неунимавшихся защитников захваченных квартир, тётя Даша подхватила часть нашего скарба и увела нас к себе в подвал. Мама заметила в одной из комнат тёти Даши нашу никелированную кровать с красивыми набалдашниками, но не посмела сказать ей об этом».

Мародёрство – соблазн, прихвативший своей костлявой лапищей даже почти святую тётю Дашу, – самый невинный из антисемитских поступков. И кто знает, что было бы, не явись в этой драме deus ex machina – пресловутый военком:

«…во двор на велосипеде въехал сухощавый мужчина в синем военном кителе без погон, в зелёных галифе и хромовых офицерских сапогах, с полевой сумкой через плечо. Он держал руль велосипеда одной рукой посредине. Рукав кителя на второй руке, захваченный внизу булавкой, был пуст. Велосипед был женский, без перекладины между рулём и сиденьем. Однорукий соскочил с велосипеда и вошёл в дом. Через несколько минут он спустился, преследуемый вчерашними молодухой Галиной и её матерью тёткой Дуней, которые громко кричали и ругались… Во двор вбежал муж Галины – Мишка и набросился на однорукого с кулаками, руганью и угрозами. Начали подтягиваться и другие наши вчерашние мучители. Мы, как и вчера, стояли с мамой в окружении галдящей толпы, но на этот раз с нами был ещё один человек, правда мало напоминавший сказочного защитника. Мишка махал кулаками перед его лицом, поощрямый толпой, но ударить не решался. Однорукий невозмутимо и даже как-то отстранённо смотрел на него. Дождавшись окончания очередного «пассажа», состоящего из залихватского мата, он неожиданно резким коротким ударом в лицо сбил Мишку с ног, молниеносно задрал полу кителя, выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Всё это произошло так быстро, что все буквально замерли на месте, а Мишка скорчился на земле, прикрыв голову руками. В следующую секунду все бросились врассыпную к своим дверям, а Мишка, всё ещё лёжа на земле, с ужасом смотрел на однорукого с оружием в руке. Галина и тётка Дуня бухнулись на колени и заголосили: 

– дяденька, не убивай!»

В рассказе моего дяди это кульминация, да, но не катарсис, а катарсис, как водится, в конце, и он прямо связан с той самой «никелированной кроватью с красивыми набалдашниками», которую и я прекрасно помню.

«Уже к вечеру того дня мы благополучно въехали в освобождённую комнату… В комнате был наш старый кожаный диван и большой раздвижной стол…. Поздно вечером тётя Даша, зайдя к нам и увидев, как мама раскладывает все пальто и другие вещи, устраивая на полу постель для меня и брата, деловито сказала:

– Пойдём ко мне – поможешь разобрать и перенести вашу кровать, уложишь детей. 

Мама расплакалась и обняла тётю Дашу.

Октябрь 2002, Хайфа»

А вот Н.С. Хрущёв не обладал ни совестливостью тёти Даши, ни великодушием однорукого военкома. Вновь слово Солженицыну:

«Возглавивший Украину с конца 1943 Хрущёв… не только ничего не говорил в публичных речах, молча обходил судьбу евреев за годы оккупации, – но выдерживал секретную инструкцию по Украине: не принимать евреев на ответственные должности. По рассказу старой коммунистки-еврейки Ружа-Годес, прожившей всю гитлеровскую оккупацию как полька Хельминская, а с приходом желанных коммунистов не принимаемой на работу как еврейка, Хрущёв, со свойственной ему частенько прямотой, так прямо и объяснил: «Евреи в прошлом совершили немало грехов против украинского народа. Народ ненавидит их за это. На нашей Украине нам не нужны евреи... [им] было бы лучше не возвращаться сюда. Лучше бы они поехали в Биробиджан... Здесь Украина. И мы не заинтересованы в том, чтобы украинский народ толковал возвращение советской власти как возвращение евреев».

Видимо, моей бабушке Гене следовало попросить прощения у навязавшихся на её голову (и на долгие годы) новых соседей за то, что никто не надоумил её поехать в Биробиджан. Спасибо безымянному военкому – он счастливо избавил её от такой необходимости. А вот другому военному в Киеве в начале сентября 1945 г., по сведениям того же Солженицына, не так повезло: этот майор НКВД, еврей, был жестоко избит двумя другими военными и застрелил их, после чего произошло массовое избиение евреев, пятеро было убито. В источниках можно видеть и другие подобные случаи… Обострившееся за время войны еврейское «национальное чувство остро реагировало на многочисленные проявления антисемитизма и на ещё более распространённое равнодушие по отношению к антисемитизму». Вот этот мотив как характерен: почти не менее чем сам антисемитизм, возмущает равнодушие к антисемитизму. Да, у измученных своими бедами людей и народов нередко падает порог сочувствия к бедам других. Тут и евреи не исключение, справедливо замечает современный автор: «Надеюсь, что меня, еврейку, осознавшую свои корни и естественно нашедшую своё место в Израиле, не заподозрят в предвзятости, если я напомню, что в годы своих страшных бедствий еврейские деятели культуры не выступали в защиту депортируемых народов Крыма и Кавказа».

Интересно, что поводом для депортации этих народов явилось их якобы массовое сотрудничество с оккупантами, в чём уж никак не обвинить евреев, которых тоже готовили к массовой депортации, о чём есть неопровержимые свидетельства и к чему подготовкой как раз и стала антисемитская кампания, которая негласно готовилась с середины 40-х, чтобы по сигналу сверху могуче развернуться в 1952 г. 

Харьковский писатель Лео Яковлев (Яков Львович Кранцфельд, (1933 –2014), ровесник моих отца и дяди, но при этом человек не «простой», а племянник приближённого к Сталину выдающегося историка академика Е.В. Тарле, сделал эту историю с несостоявшейся депортацией кульминацией своей художественной повести «Корректор». Художественность художественностью, но Яков Львович в личной беседе говорил мне, что как психологический портрет, так и слова Тарле переданы им в точности, так что есть смысл их здесь привести. 

«Несмотря на революционные увлечения молодости, когда Т. гордился дружбой с Плехановым и поносил политику и порядки Николая II… в зрелые годы дядюшка, продолжая восхищаться Герценом и Щедриным, пережил удивительное превращение в последовательного и даже воинствующего «державника». Тонким чутьём историка он ещё в начале 30-х угадал в Сталине сильного «красного императора», а в конце 30-х и в послевоенные годы с удовлетворением отмечал, – конечно, в частных беседах, – что его оценка оказалась верной: диктатор проявил себя как собиратель российских (т. е. бывших имперских) земель, при этом охотно брал и чужие, стратегически очень нужные стране, и если не объявил себя, подобно Бонапарту, императором, то милостиво согласился впредь именоваться генералиссимусом. Т. искренне поддержал эту новую, имперскую политику Хозяина, как в своё время Пушкин искренне поддержал нового самодержца-вешателя Николая. Но крови при «красном императоре» пролито было куда больше, а теперь дядюшка совсем растерялся и ничего не мог понять: в готовящейся акции он не видел ни грана имперской целесообразности, которая неизбежно проявлялась в делах и даже жестокостях великих Петра и Екатерины, «отца» и «матери» этой кровавой державы.

– Я опасаюсь худшего, и Эренбург разделяет мои опасения: не задумано ли это с целью спровоцировать Запад? Отношения со Штатами плохие и, конечно, будут прерваны. Черчилль, хоть и антисемит, но сделает то же самое: не будет же премьер Великобритании приветствовать депортацию сотен тысяч людей! А там рукой подать до третьей мировой. Уж не этого ли Хозяину захотелось? Пройти «погибельной грозою» по всему миру, всюду заменяя «чужие» режимы на «свои»? Воевать со всем миром? Безумие!

Что такое депортация, Ли объяснять не требовалось: он ещё хорошо помнил доставку в Долину крымских татар... Но здесь было существенное различие: татар привезли в тёплое время в тёплую Среднюю Азию и расселили среди народа, не имевшего от них ни религиозных, ни языковых отличий, а евреев должны были вывезти в марте-апреле в Восточную Сибирь, в снежную пустыню, где спешно готовились бараки со стенами в одну доску, и только первые потери по предварительным расчётам (были и такие расчёты!) могли составить более сорока процентов.

По сведениям дядюшки, «операция» была разработана детально: уже намечено, кому предстояло погибнуть от «народного гнева» на порогах своих квартир и в своих подъездах, были подготовлены мародёрские списки «распределения» принадлежащих московским евреям ценностей и т. п. Но так как от основных событий, которые развернутся в Москве, Питере, ну ещё в Киеве, Минске, Риге, более глухая провинция будет отставать, то у Ли, по мнению дядюшки, будет несколько дней в запасе, и в связи с этим он предложил Ли сразу же по возвращению в Харьков купить приёмник и каждый день слушать «голоса», а как только «день X» станет известным, немедленно выезжать с Исаной в Туркестан, в места, знакомые им по эвакуации, а потом он поможет им где-нибудь обустроиться. На всё это Ли была выдана довольно крупная сумма денег, и он уехал готовиться к очередному повороту Судьбы».

Кульминационность сюжетного поворота состоит в том, что Ли, т.е. главный герой повести, сознаёт свой особый дар Корректора истории, способного в самом начале рокового марта, в еврейский праздник Пурим, неким мистическим образом совершить с диктатором то, что в этот самый день тысячелетия назад совершила Эсфирь с Аманом – и тоже во имя спасения своего народа от, казалось бы, уже неминуемого истребления. 

Что же до смысла готовящейся акции, в которой имперский историк Тарле «не видел ни грана имперской целесообразности», то очевидно, что смысл этот лежал за гранью как целесообразности, так и самой империи, но был отражением игры ума или безумия одного человека, как это частенько бывало в империи Римской, но довольно редко в Российской (Иван Грозный, Иосиф Сталин да нынешний правитель – вот, пожалуй, на сегодня и всё). В детстве и в семинарии бедного Иосифа учили жить по идеям одного еврея, Иешуа Га Ноцри, а в большевистском подполье, в эмиграции, в Смольном, наконец в Кремле – по заветам другого еврея, Карла Маркса. Вот и озлобился диктатор и решил жить своим умом, а для этого истребить на всякий случай весь народ, у которого не в том дело, что есть приписываемые ему идеи «космополитизма», «низкопоклонства перед Западом» или даже «сионизма» (ни одна из этих идей истинно верующим иудеям как раз не свойственна), а в том, что в принципе – есть идеи. Стоило ли побеждать Гитлера, этого патентованного истребителя евреев, лишь затем, чтобы и дальше волочить империю к светлому будущему по заветам Маркса, а всё человечество к мировой победе коммунизма по заветам Троцкого?.. И вот в то самое время, как в Нюрнберге идёт знаменитый судебный процесс, в СССР, наоборот, делается всё, чтобы комплекс победителей полностью вытеснил из сознания населения территорий, подвергшихся оккупации, комплекс жертв и комплекс палачей. 

На Украине в этом легко и сразу преуспели. Попав впервые в Бабий Яр в 1961 году вместе с Анатолием Кузнецовым, Евгений Евтушенко был потрясён отсутствием какого-либо памятника погибшим. На месте массовых расстрелов была свалка. Вскоре были опубликованы произведения обоих этих нееврейских русских писателей под одинаковым названием «Бабий яр», и оба произвели эффект разорвавшейся бомбы – кроме всего прочего ещё и потому, что были направлены не столько против уже не актуального немецкого фашизма (да и не немцы расстреливали в Бабьем яру!), сколько против весьма актуального советско-украинского антисемитизма.

16 февраля 1949 г.

Совершенно секретно

Экз. № 6 № 554/с

ЦК КП(б) УКРАИНЫ – т. Хрущеву Н. С., т. Мельникову

Совет Мин[истров] УССР – т. Коротченко

МГБ СССР – т. Абакумову, т. Волкову

СПЕЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ

О реагировании интеллигенции г. Киева в связи с роспуском Еврейского антифашистского комитета и арестами еврейских националистов

«Писатель Андрей МАЛЫШКО заявил, что эти аресты вызвали сильное волнение среди писателей-евреев. Он рассказал:

«...Соседи видели в окно, как поэт ПЕРВОМАЙСКИЙ, узнав об аресте ГОФШТЕЙНА и особенно ФЕФЕРА, хватался за голову и бился головой об стол в своей комнате. Затем наливал из бутылки водку и глушил ее стаканами: он, негодяй, боится за свою шкуру...»

Касаясь смерти МИХОЭЛСА, он высказал следующее мнение: «...Вы думаете, МИХОЭЛСА убили так себе? Бандиты? Нет! Эта смерть весьма загадочна. Ведь с него не сняли даже золотых часов. Его надо было убить, чтобы замести следы. И убили его по заданию Нью-Йорка или Лондона, куда он ездил вместе с ФЕФЕРОМ. Очевидно, их там завербовали».

Министр государственной безопасности УССР, генерал-лейтенант САВЧЕНКО

 (По материалам газ. «2000», 28.09.2007)

Уеврейского украинского поэта Леонида Первомайского (настоящее имя Илья Гуревич), о котором рассказывал Андрей Малышко, были все основания опасаться за свою судьбу: члены Еврейского антифашистского комитета поэты Давид Гофштейн и Ицик Фефер в 1952 г. были расстреляны. Вместе с ними по делу ЕАК арестовали Элияху Спивака, директора еврейского кабинета Академии наук УССР. Приговора он не дождался и умер в тюрьме во время следствия. Первомайскому в отличие от них повезло больше. Поэта заклеймили как «космополита», оскорблявшего память великих русских и украинских писателей, но не подвергли репрессиям. Его дальнейшая личная и творческая судьба сложилась вполне удачно. В 1950 г. вышел новый сборник стихов Первомайского на украинском языке, а два года спустя на русском. В 1963 г. увидел свет его роман «Дикий мед», который в 1966 г. был экранизирован на «Мосфильме». Автором сценария этого фильма был сам Первомайский. Дважды произведения поэта выходили в собраниях сочинений: в 3-томном (1958–59 гг.) и 7-томном (1968–70). Но надо отметить, что его стихи, посвященные еврейской тематике, с начала 50-х гг. стали печатать выборочно (ср. Поезії: У 3 т. – К.: Держлітвидав України, 1947–1950 и Вибране. Поезії. – К.: Держлітвидав України, 1954).

Умер Леонид Первомайский – в 1973 г. и был похоронен в Киеве, на центральной аллее Байкового кладбища вместе с другими деятелями украинской культуры. Его именем назвали одну из киевских улиц – маленькую, но зато в самом центре. Заметив, что стучавшему на него в НКВД Малышко досталась улица почти на окраине города, в районе метро «Дарница».

Но Леонид Первомайский – это скорее исключение. Другие еврейские литераторы, о высказываниях которых сообщало МГБ УССР, пострадали гораздо больше. Михаил Пинчевский в 1949 г. был арестован (этот арест для него стал вторым) и умер в лагере. Он был еврейский поэт – писал на идише. Его сын Мар Михайлович Пинчевский (1930 – 1984), многолетний зав. отделом критики журнала «Всесвіт» – мой учитель (и как критик, и как переводчик).

Подверглись аресту и потом отправились в лагерь или в ссылку Ирме Друкер, Матвей Талалаевский и Григорий Полянкер (фронтовик и участник Парада Победы на Красной площади). После XX съезда КПСС они были освобождены, вернулись на Украину и продолжили литературную работу. Все трое ушли из жизни уже в преклонном возрасте, будучи членами Союза писателей Украины. На их гражданские панихиды в Дом литераторов приходили толпы писателей, но никто не приходил им на смену – еврею в Союз писателей Украины вступить было практически невозможно (знаю на собственном опыте), да и идиш, на котором в то время моя бабушка Геня ещё болтала с подружками по телефону, вместе с бабушками и дедушками уходил в небытие: собирающиеся в Израиль срочно учили иврит. Так что на «еврейских панихидах» в Доме литераторов типичны были такие «гости», разговор которых однажды подслушал член Союза писателей Украины русский еврейский писатель Леонид Сорока (мои статьи, посвящённые его творчеству, составляют маленькую, но внушительную библиографию):

Всё, что недосказано, под землёй упрятано,

Ну а то, что сказано, льёт на землю свет.

Сняли объявление в Доме литераторов.

Умер кто? – Да жид один, – прозвучал ответ.

Это, кстати, стихи «На смерть Пинии Киричанского». Пиня Нухимович Киричанский (1921 – 1986) был еврейский поэт – писал на идише (но и на русском, конечно, пописывал, и на украинский переводил).

С одной стороны, у еврейских писателей Украины второй половины ХХ в. – независимо от того, писали ли они на идише, русском или украинском – не было ни малейшего стремления замыкаться в своём кругу (как в житейском, так и в творческом смысле). С другой стороны, их попытки, говоря словами Маяковского, «каплей слиться с массою», как правило, отторгались и / или приводили к печальным последствиям.

В своей израильской книжке Леонид Сорока даёт совокупный портрет тех людей, которые, в общем-то, без всякого восторга, а в силу суровой необходимости покинули географическую родину ради исторической. Ирония их судьбы в том, что все они, а желающие сохранить родной русский вдвойне, а русскоязычные писатели втройне, из жертв антисемитизма немедленно превратились в жертвы русофобии.

РУССКИЕ

Забыв язык отца и матери, 

уйдя от пули и ножа, 

мы без остатка силы тратили, 

России преданно служа. 

Еe над нами флаги реяли, 

еe делили мы судьбу. 

Но в ней считали нас евреями 

с печатью Каина на лбу. 

Людей, как псов, на нас науськали, 

носился в воздухе погром. 

Уехав, вдруг мы стали русскими, 

и, видно, русскими помрeм. 

Не обделив куском и мискою 

и приютив в недобрый час, 

порою скажут, глянув искоса: 

«А, это русские!» – о нас. 

Других не хуже и не лучше мы. 

Но, землю новую любя, 

минувшим опытом научены – 

не отречeмся от себя.   

Так, уже на исторической родине, образуются новые «фантомные границы», связанные с различными «степенями» еврейства. И это при том, что и на географических родинах «фантомные границы» никуда не исчезли. Важнейшая из них для нас, старших поколений постсоветских евреев, прошла между оккупированными и неоккупированными территориями 2-й мировой войны. Не уверен, будут ли это помнить все мои дети, но лично для меня актуальна память о том, что пока мой дед Иосиф отступал с Красной Армией, его родители, а мои прадед и прабабка, Арон и Ципора Звиняцковские, в первые же дни гитлеровской оккупации были сожжены братьями-славянами в сарае местечка Брагин на административной («нефантомной») границе Украины с Белоруссией. Думаю, моя дочь Лия (сейчас ей 17 и она учится в Израиле, мечтая навсегда поселиться на нашей исторической родине), Арона и Ципору будет помнить и завещает помнить и своим детям и внукам. А если правнуки забудут, им напомнят имена Арона и Ципоры Звиняцковских, навеки вмурованные в мемориальном комплексе Яд-Вашем.    

Те евреи, для которых эта память важнее всего, знают один лишь путь эмиграции, их путеводные звёзды не блуждают и – вопреки идее нашей конференции – никаких общеевропейских ценностей никому не несут. Откуда их решимость навсегда порвать с Европой и её ценностями? Может, из отцовских рассказов? Разве не сам я рассказывал Лиечке о времени пробуждения моей еврейскости, когда мой отец повёл меняв Бабий яр на 25-югодовщину трагедии? Тогда я впервые видел мальчиков в кипах, и эти мальчики несли траурные венки к новооткрытому мемориальному знаку. Я впервые видел раввина, и этот раввин переводил ивритские надписи на лентах венков человеку из КГБ (даже я, 10-летний ребёнок, сразу догадался: парень из КГБ). Один венок он таки завернул. По окончании церемонии отец, который точно так же, как по сей день и я, не говорил, не читал и не писал на иврите, подошёл к раввину и тихо спросил:

– Ребе, скажите, а что было на том венке, который завернули?

–  «Последним евреям, погибшим без оружия», – прошелестел раввин, предварительно оглянувшись на все стороны.

Надеюсь, примеры из нашей киевской жизни были поучительны. Государственный и бытовой антисемитизм в советское послевоенное время дополнялся ещё одним – литературным, причём не столько литературно-творческим (этого советская цензура как правило не допускала – хотя были исключения), сколько литературно-поведенческим: это и прямая травля, и тайные доносы, и негласный запрет на литературную профессию, и нескрываемое пренебрежение к тем немногим, кто, тем или иным образом преодолевая запрет, сумел чего-то добиться в литературе. Да и тем, кто сумел чего-то добиться в других областях (напр., в медицине, как мой отец), тоже не поздоровилось. Я уж не говорю о большинстве, т.е. о тех, кому в силу их еврейства не удалось поступить в вуз и заниматься любимым делом, кого выбросили в «привычную евреям» торговлю и сферу обслуживания, кого выпихнули в так называемую «трудовую» и «экономическую» (не в идейную, не в политическую и не в этническую!) эмиграцию.

Ещё в XVIII в. Samuel Johnson имел мужество заметить: «Patriotism is the last refuge of a scoundrel» («Патриотизм – последнее убежище подлеца»). Подлость нынешних политиков как раз и состоит в апеллировании к подлости обывателя так называемых «титульных» наций. «Трамп выпустил джина антисемитизма из бутылки» – это уже не «истерика либералов», а печальная констатация факта, принадлежащая мэру Нью-Йорка Биллу де Блазио (см. его интервью каналу RTVI 3 марта с.г.).

Надеюсь, в этой аудитории каждый помнит: именно во Франкфурте-на-Одере в 1755 г. состоялась премьера пьесы Лессинга «Мисс Сара Симпсон» – родилась как жанр «мещанская драма». Тогда надеюсь – в этой аудитории меня поймут, если я скажу, что лично для меня дело даже не в «павших без оружия», не в «земле, впитавшей наши кровь и пот» и не в «земле обетованной». Меня, как и многих моих друзей-литераторов еврейского происхождения, морально убивает наша еврейская «мещанская драма», вся эта смесь подлости и мучительства в отношении конкретных людей, лишь слегка прикрытая «высшими соображениями» зоологически-этнического толка.

Форма входа

Наши контакты

Почтовый адрес: 04080, г. Киев-80, а/я 41

Телефоны:

По вопросам издания книг: +38 (044) 227-38-86

По всем вопросам конференции "Язык и Культура"+38 (044) 227-38-22, +38 (044) 227-38-48

По вопросам заказа и покупки книг: +38 (044) 501-07-06, +38 (044) 227-38-28

Email: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра., Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по вопросам издания и покупки книг), Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по поводу конференции "Язык и Культура")

© Бураго, 2017 

.