• banner11.png
  • banner12.png

Дмитрий Бураго, Юрий Зморович • ЗАСТОЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ

 Печать  E-mail

Категория: «Соты» 2012

Ю.З.: Есть человек бытовой, светский и – сокровенный, внутренний человек, он скрывается и проявляется совсем в других символических измерениях. В поэзии, к примеру, человек, одаренный небесным даром, разговаривает на особом языке, сверхъязыке, но и обращенном к другим сферам, нежели кухонная прагматика. Для него это концентрация всего того, что в нем существует, чем он особенно дорожит.

Д.Б.: А где этот переход: между человеком бытовым и сокровенным? И не проявляются ли символические измерения в быту, не из него ли берут свое начало, вскипая и испаряясь над бытовой посудиной?

Ю.З.: Начало вряд ли, но, видимо, все как-то проявляется, но это непрямая связь, не говоря уже о символической способности языка.

Д.Б.: Нам почему-то важна личность художника, а не только его творчество, его судьба, которую мы подсознательно примеряем к своей жизни. Нам мало прочесть Мандельштама, Хармса, По. Нам необходимо познать их мир, вкусить от любовей и метаний и, поставив на полку их книги, собеседовать с ними как с добрыми приятелями, строгими учителями или товарищами по несчастью. То есть приручить, получить в обладание.

Ю.З.: Но это запутывает и не раскрывает тайны. Человек, который явил себя в социальных, дружеских отношениях, асоциальных, зачастую или почти всегда не соответствует тому образу, в котором он себя являет в творчестве. Иногда это работает как принцип двойника, который проходит через всю историю человечества.

Д.Б.: У Сократа была плохая жена, поэтому он стал хорошим философом?

Ю.З.: Результат миру являлся в этом противоборстве. Идея, которая меня будоражит в последнее время, – мы механистично оцениваем действительность: это или это. (Лосев в интервью внуку Флоренского.) Жизнь многообразная, и ее нужно рассматривать в многообразии ее течений. Мы силимся воспринимать себя в единстве Вселенной.

Д.Б.: Творчество и жизнь должны рассматриваться в совокупности.

Ю.З.: В единстве, как идеал. Конечно. Другое дело, что мы можем чувствовать свою инфантильность в бытовых вопросах и некую при этом зрелость в философской взыскательности, что ли. Главное – быть в состоянии бдительной напряженной восприимчивости и открытости миру.

Д.Б.: Поэзия всегда говорит на языке будущего, используя при этом язык настоящего. Поэтому должно пройти время, чтобы понять написанное. Вспомним цветаевское: «…Как драгоценным винам, настанет свой черед». 

Ю.З.: А в чем зерно будущего? В чем устремленность, если стихи можно понять только в будущем?

Д.Б.: За мандельштамовскими словами «ясность ясневая, зоркость яворовая…» возникает более достоверная реальность, чем весь окружающий нас мир с его интернетами и телевизорами. Художественная реальность всегда убедительней исторической или бытовой. Сальери никогда не оправдают доказательства о его невиновности, так как художественный образ сильнее исторических фактов.

Ю.З.: Поэт, художник или естествоиспытатель пытаются выразить свое точное ощущение цельности Вселенной в их представлении, придумывая свою символическую систему. К примеру, символисты, которые выдумывали слова, чтобы выразить невыразимое, полноту ощущений, которые их наполняли.

Д.Б.: Невыразимое и выраженное начинает потом выражать собою самого творца. Так и речь, произносимая нами, выражает нас самих. 

Ю.З.: Чем больше художник, тем больше у него методик выражения, а словарь – это звено процесса.

Д.Б.: Язык – не инструмент, а полновластный сотворец.

Ю.З.: Язык – это воплощение энергий творца.

Ю.З.: Язык будущего… А если мысли творца не прояснятся в будущем? Мне кажется, художник через язык поэзии стремится также выразить свое познание мира.

Д.Б.: То, что потом формируется в образ и облекается в форму. Малевич, Кандинский. Это высшая математика, в задачи которой вовлечена Вселенная со всем бытийным и сакральным. Черный квадрат – формула, за которой ты сам, зритель, со всеми философскими заусеницами, страстями и комплексами в четырех сторонах темноты.

Ю.З.: К океану Вселенной, ее необъятности близок и язык музыки. Во всех искусствах есть это тяготение к познаванию. Например, заумь – это тоже стремление людей выйти за рамки бытовой способности языка, обратиться к сверхсмысловой музыкальной возможности слова.

Д.Б.: Белый, Блок – великие композиторы. Но заумь – это исследование неизведанных миров в открытии новых звукосочетаний и смысловсплесков. Футуризм Хлебникова при этом восходил из пушкинских ямбов.

Ю.З.: Хлебников открывал язык заново.

Д.Б.: Как младенец постигает заново мир, пока ему не объяснят, что он уже взрослый и есть традиции с приличиями. Упоминать же имена поэтов – как смыкать хрустальные бокалы с теми самыми драгоценными винами. Хлебников! Клюев! Цветаева! 

Ю.З.: Хлебников на уровне фонетики, звука рождал первичный крик «А-а-а». То же происходило и у Кандинского, у Малевича… Попытка начать с первообраза. Как у Лобачевского, толчок от аксиомы. Серебряный век – это вживливание, встрадывание в первоначала, переосмысление основ бытия.

Д.Б.: А что же с началом нашего века? Уместна ли аналогия?

Ю.З.: Есть ощущение, что мы живем в очередную великую эпоху: информационные сдвиги, технологии. Это признаки того, что культура шагает. Специалисты говорят, что в нравственном плане человечество не продвинулось…

Д.Б.: Со времен Гомера… Критерии нравственности меняются, а свойства и качества человека – нет… Вот почему Сократ выпил цикуту, когда мог бежать из под стражи? Бегство оратора и философа привело бы к расколу общества, так как судившие разделились практически поровну. Сократ же своим выбором поднялся над своими судьями, превратив собственную смерть в исследовательский эксперимент наблюдения и описания перехода в иную реальность, с одной стороны, и выражения гражданской позиции отдельной личности, готовой ради идеи пожертвовать собственной жизнью, – с другой. И сегодня поступок художника становится частью его творчества и влияет на историю, как специи на судьбу блюда. Упоминаем Хемингуэя, Сэлинджера.

Ю.З.: Мы живем в бесконечном процессе, который останавливать нет смысла…

Д.Б.: Но «Остановись мгновение!..»

Ю.З.: Да, чтобы задуматься, покритиковать и т.д.

Д.Б.: Сочетание любых ли звуков являет смысл?

Ю.З.: Многое зависит от восприятия и нашего отношения к звучанию. Вот если относиться к звуку с благоговением, то окажется, что случайных звуков не существует, так как все они детерминированы определенными ассоциациями.

Д.Б.: Всегда ли сочетание звуков гармонично?

Ю.З.: Скорее, оно всегда несет определенный смысл… Может, точнее, возможность смысла. Смысл, содержание – это наша возможность, наш шанс прочитать Окружающее…

Д.Б.: Смысл всегда увлекает. Вот книги все интересны, так как важнее уже то, кто читает. Например, «Пигмалион». Герой создает героиню. Это и есть творчество. Что происходит с Дон Кихотом, придумавшим собственный мир. Добра в бытийных категориях герой не приносит. Вспомним мальчика или каторжан, которых он освободил. Но почему этот образ вечен? Потому что человек противопоставил свой внутренний мир, свое видение всему миру. А еще – это отважный герой. Как у Пастернака: «А корень красоты – отвага…» Но главный в романе не Дон Кихот, а тот, кто в него верил. Без Санчо Пансы романа быть не могло. Благодаря его доверию и снисхождению идеи Кихота воплощались в реальность. Донкихтство – один из путей существования, пусть очень утрированный, зато ясный. Санчо же – ключ к Дон Кихоту. Нет Дон Кихота без Санчо Пансы.

Ю.З.: Да, это одна из формул…

Д.Б.: Творец не может взывать к востребованности. Мир, который создает художник, всегда больше предметного мира, окружающего творца.

Ю.З.: Да, мир огромен, но мы чувствуем его шире… Булгаков во время написания «Мастера и Маргариты», на мой взгляд, думал, что это бестселлер. Но это трагическая несовместимость во времени и пространстве. Он не ощущал времени, в котором живет, как и Дон Кихот, поместивший себя в рыцарские времена.

Д.Б.: Булгаков же был сыном своей эпохи, но его «Мастер и Маргарита» оказался шире и глубже той эпохи. Произведение превзошло творца, хотя замысел сюжетной линии Мастера, которого не печатали и раскритиковали в прессе, не столь масштабен, как его художественное воплощение, соседствующее с евангельским сюжетом. 
Юрий Валентинович, расскажите о ваших инструментах творчества.

Ю.З.: Я участвовал в телепередаче «Музика із сміття», где мне пришлось говорить о монохорде – однострунном инструменте, существовавшем у пифагорейцев. Он играл роль не так музыкального инструмента, как камертона. Мой инструмент – Зморрохорд – меняет звуковысотность. Но дело не только в одном звуке или его извлечении. Интересна именно организация звуковой материи, когда выбирается или компонуется определенная звуковая ткань, у Асафьева (Глебова), кажется, «звучащее вещество». И конечно, ты привносишь свое видение композиции, свое напряжение… но и свою свободу восприятия музыки самого мира!..

Д.Б.: У меня был опыт общения с музыкой Альфреда Шнитке. Включив как-то его на всю громкость магнитофона, я сел и начал записать тексты. Позже я осознал, что он расширил для меня музыкальные возможности невероятным совмещением звуков. Твой театр «ААА», твои художественные воплощения и воспроизведения мне оказались также близки, хотя я сам не отхожу от канонического стихосложения. Мне важно звучащее произведение.

Ю.З.: Так ли существенно, следует ли человек неким сформулированным канонам классического стиха, верлибра, просто свободного стиха или все-таки дело в слушателе, его расположенности услышать, понять, насладиться ощущениями и способностью их выражать другого человека. Я думаю, что каждый художник совмещает в себе и этого слушателя, и сам орган открытости миру.

В конце концов, даже и в незвучащести есть своя звучащесть. Пустота не молчит. Иное дело, существует ли она? …И дальше: а возможно ли нечто абсолютно бессодержательное или дело в бессмысленности восприятия?

Д.Б.: Сегодня искусство начинает переходить или, скорее, возвращаться в социальное подполье. Произведения искусства не становятся достоянием всего человечества, несмотря на их кажущуюся общедоступность. Картины Гогена и древнеегипетские образы тиражируются в неимоверных количествах, оставаясь для большинства во мраке. Поэзия и искусство создается для избранных, для тех, кто, вскрывая найденную бутылку, способен будет прочитать письмо. Никакие Голливуды и попса Мастеру не грозят, они находятся в разных измерениях. Судьба романа, написанного Мастером, оказывается гоголевской «шинелью» и оборачивается для героя покоем как единственной возможной наградой, ибо он исполнил свое предназначение.

Ваше творчество не дает возможности оставаться статистом, вы как бы приоткрываете дверь, вовлекая нас в бесконечные метаморфозы рождающихся и ускользающих звуков, красок, жестов. Я вспоминаю новорожденный в середине девяностых театр «ААА», воззвавший нас ли в Киеве, Киев ли в нас?

Ю.З.: Для меня это была неожиданная, но важная веха. Да, остались тексты, записи. Меня занимали идеи, которые не использовались официальным репертуарным театром. Это был определенный вызов нашему ортодоксальному театральному миру. Похоже, он остался без ответа.

Д.Б.: А вы ходите в театры?

Ю.З.: Нет. Я, к сожалению знаю, чего от них ожидать. Ведь дело не в еще одной хорошо, мастерски и страстно сыгранной роли или в забавном, украшенном талантливыми художником, композитором, светотехником спектакле! Сейчас вроде бы все возможно, и информации – не счесть! Так уже ожидаешь и от себя и от других нового синтеза культуры в целом! Открытия! Напряжения воплощения! Оно может и должно существовать в любом жанре. Как-то я сказал себе, не найдя опору в других: «Ты и есть театр» – и следую этой идее. Театр – это не столько лицедейство, сколько воплощение, которое может состояться, когда ты на уровне воплощаемого. То есть не проживание чужих жизней, а максимальная реализация своих богом данных возможностей.

Д.Б.: А почему «ААА»?

Ю.З.: Это – так называемая эстетика «первичного крика», с одной стороны, с другой – глоссолалия – «говорение на языцех», концентрация и выплеск творческой энергии в результате вхождения в экстатическое состояние, естественно, подразумевается наличие духовного и интеллектуально-профессионального опыта. У Хлебникова было обращение к книге Иезекииля, где его герой в подобном состоянии произносит «А-а-а-а». Одно время он так подписывал свои стихи. Актеры моего театра и просто желающие принять участие в глоссолалии могли пользоваться музыкальными инструментами, любыми предметами и средствами воплощения… 
Анекдотическая сторона: три «а» – название антикоммунистической организации, страховой кампании и еще чего-то подобного – гримасы трансформаций. 
На самом деле, «трансформации», «метаморфозы», «полиморфия» – как отзвуки безостановочного бесконечнообразного жизнетечения. К примеру, один из спектаклей был поставлен по тексту киевского поэта и философа Игоря Винова, но я «подмешал» туда и блаженного Августина. Пластическое решение было также «полиморфным».

Д.Б.: Твоя мечта?

Ю.З.: Чтобы мои дети были здоровы и счастливы. Хочу снимать фильмы, писать, рисовать, музицировать, короче, следовать своему Пути, выразить маленькую, но свою истину… Впрочем, бывает ли истина – маленькой или большой? 

Форма входа

Наши контакты

Почтовый адрес: 04080, г. Киев-80, а/я 41

Телефоны:

По вопросам издания книг: +38 (044) 227-38-86

По всем вопросам конференции "Язык и Культура"+38 (044) 227-38-22, +38 (044) 227-38-48

По вопросам заказа и покупки книг: +38 (044) 501-07-06, +38 (044) 227-38-28

Email: Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра., Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по вопросам издания и покупки книг), Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. (по поводу конференции "Язык и Культура")

© Бураго, 2017 

.